Успеха добивается не самый талантливый и тем более не самый достойный, а самый упорный. Потому что ему больше всех надо.© Народная мудрость
Ночной дозор
(не бойтесь это не Лукьяненко)Слова автораНаучная фантастика есть по сути своей фантастический жанр литературы.
Давайте не будем, это отрицать. И неважно, насколько сильно мы станем
поддерживать концепцию о том, что она "столь же реальна, как завтрашний
день", и что "писателямфантастам нужно торопиться, чтобы опережать
прогресса, все же, если мы удалим из нее элемент необузданного полета
фантазии, то вскоре потеряем к ней интерес, потому что именно эта яростная
невероятность и делает научную фантастику тем, что она есть, а не, к
примеру, приключенческим вестерном с шестизарядными револьверами.
В этом рассказе есть один существенный "прокол", объясненный лишь
частично. Вы его заметите. Я хотел, чтобы вы его заметили. Он помещен в
рассказ намеренно, иначе никакого рассказа не получилось бы. Это
необходимое зло. Если желаете, назовите это литературной лицензией, или же
попросту признайте, что если мы хотим насладиться рассказом, то должны
вытерпеть одно-единственное несоответствие. Будьте на моей стороне, когда
действие начнет разворачиваться. Это рассказ о человеке, чья жизнь прошла
напрасно, но именно на нее опирается будущее Вселенной, пока он бесконечно
ведет поиски в полном мраке.
читать дальше Темнота окутывала маленький квонсет[ Сборный дом.]. Она струилась из
космических глубин и закручивалась вокруг жилища Феррено. Тихий шепот
непрерывно вращающихся автоматических сканеров действовал успокаивающе на
нервы старика - в подсознании сидела уверенность, что они, сканеры, всегда
начеку.
Он нагнулся и снял с ковра соринку. Это была единственная чужеродная
частица на ворсе, что свидетельствовало о хронической чистоплотности и
почти фанатичной аккуратности старика.
Коробки книжных кассет выстроились на полках корешок к корешку;
постель была заправлена по-военному туго - так, что от нее отскочила бы
монета не менее трех раз; на стенах, вытираемых дочиста дважды в день, - ни
следа от прикосновений пальцев. Ни на чем в однокомнатном домике нельзя
было обнаружить ни пятнышка, ни пылинки.
Отправив щелчком в мусоросжигательную печь одинокую соринку, Феррено
восстановил непорочную чистоту своего жилища.
Это было следствием двадцати четырех лет бдения, ожидания и
одиночества. Одиночества на краю Вечности, ожидания чего-то такого, что,
возможно, никогда не придет. Бесчувственные, безгласные машины, которые он
обслуживал, могли сказать, что "нечто появилось", добавив, однако: "мы не
знаем, что именно".
Феррено вернулся к своему пневмокреслу, тяжело опустился в него и
прищурился; глубоко посаженные серые глаза старика, казалось, что-то искали
в дальнем закругленном углу потолка. Но там не было ничего такого, чего бы
еще он не знал. Не знал слишком хорошо.
Он находился на этом астероиде, на этой точке, затерянной во тьме, в
течение двадцати четырех лет.
И в течение двадцати четырех лет ничего не происходило. Не было ни
тепла, ни женщин, ни чувств за почти двадцать из тех двадцати четырех лет -
только краткий порыв эмоций.
Феррено был молодым человеком, когда его высадили на Камень. Ему
указали вдаль и сказали:
- За самой дальней точкой, которую ты можешь видеть, - островная
вселенная. В этой островной вселенной есть враг, Феррено. Однажды ему
надоест свой дом и он явится за вашими.
И они ушли прежде, чем он успел спросить.
Спросить: кто эти враги? Откуда они должны явиться и почему он здесь,
один, должен остановить их? Что ему делать, если они придут? Что это за
огромные молчащие машины нелепо громоздятся за домиком? Вернется ли он
когда-нибудь домой?
Все, что ему было известно, - мудреная процедура настройки на
гиперпространственную связь. Требующий ловкости пальцев способ пересылки
через Галактику закодированных сообщений. Их ждал мозг Марка LXXXII - ждал
только этих отчаянных импульсов.
И все: процесс набора и тот факт, что он в дозоре. В дозоре за
тем-не-знаю-чем!
Поначалу Феррено думал, что сойдет с ума. От однообразия. Однообразие
разрослось до размеров паники.
Тяжкое бремя - наблюдать, наблюдать, наблюдать. Сон, питание
саморазрастающейся протеиновой массой из бака, чтение, снова сон,
перечитывание книжных кассет, пока их футляры не стали трескаться и
затрепываться. Затем он их переплетал - и перечитывал.
Ужас знания наизусть любого места в книге.
Он мог читать наизусть из "Красного и черного" Стендаля, из "Смерти
после полудня" Хемингуэя, из "Моби Дика" Мелвилла до тех пор, пока каждое
слово не теряло смысл, не звучало странно и неправдоподобно в его ушах.
Ему было вздумалось жить в грязи и швырять чем ни попадя в
закругленные стены и потолки. Вещи делались с тем расчетом, чтобы сгибаться
и отскакивать - но не ломаться. Стены амортизировали удар брошенного бокала
или остервенелого кулака. Потом пришла предельная аккуратность, потом
умеренность и наконец опять-таки аккуратность, сухая нервическая
кропотливость старика, который в любой момент желает знать, где что лежит.
Никаких женщин. Долгое время это было нескончаемой мукой. Нарастающая
боль в паху и животе властно будила по ночам, заставляя обливаться потом,
сводя болью рот и тело. Феррено преодолел это не сразу, даже порывался себя
кастрировать. Разумеется, ничто не помогло, беда миновала только вместе с
молодостью.
Он принимался разговаривать сам с собой. Отвечал на собственные
вопросы. Не безумие - лишь страх, что дар речи может быть утрачен.
Безумие вздымалось не раз на протяжении ранних лет. Слепая грызущая
тяга выйти вон! Выйти вон в безвоздушные просторы Камня. Наконец умереть,
покончить с этим никчемным существованием.
Но квонсет соорудили без дверей. Те, кто его сюда доставил, вышли
через щель, которую за ними намертво затянуло пласталью, и выхода там не
было.
Безумие приходило часто.
Однако выбор пал на него далеко не случайно. Он цеплялся, за свое
здравомыслие, знал, что в нем его единственное спасение. Сознавал, что было
бы гораздо ужаснее закончить свои дни в этом квонсете беспомощным маньяком,
нежели сохранить здравый ум.
Феррено не переступил критическую черту и вскоре стал все больше
удовлетворяться своим миром в скорлупе. Он ждал, поскольку делать ему было
больше нечего; и в ожидании умиротворенность сменилась бешеным нетерпением.
Он стал считать это тюрьмой, потом гробом, потом - окончательной чернотой
Последней Дыры. Он просыпался в безжалостной ночи, задыхаясь от горловых
спазм, руки яростно когтили губчатую резину кушетки.
Время ушло. Миновала грань, за которой он уже не мог сказать, как оно
ушло. Жизнь стала сухой, как пыль, и временами Феррено сомневался,
действительно ли он все еще живет. Не будь у него автоматического
календаря, он вряд ли знал бы, что прошли годы.
И всегда, всегда, всегда огромное тусклое сонное око сигнала тревоги.
Пристально глядящее ему в спину, скрытое в потолке.
Оно соединялось со сканерами - теми, что громоздились за квонсетом.
Сканеры, в свою очередь, взаимодействовали с плотной сетью
межпространственных лучей, смыкающихся в самой дальней точке горизонта,
какую только Феррено мог себе представить.
В свою очередь, узлы сети были связаны со сторожевыми установками - их
металлические и пластиковые умы тоже выжидали, наблюдали за беспощадными
враждебными чужаками, которые могут однажды явиться.
Враг уже приходил, о нем знали: были обнаружены следы причиненных им
разрушений. Остатки великих и могучих цивилизаций, превратившихся в
микроскопическую пыль после вторжения страшного захватчика.
Те, кто забросил сюда Феррено, не отваживались странствовать по
Вселенной, пока где-то существуют Другие. Где-то... выжидают. Установили
межпространственную сеть, соединенную со сторожевыми установками. Вся
система замыкалась на сканерах, к которым был подключен большой тусклый
"глаз" в потолке квонсета.
Затем Феррено поставили здесь часовым.
Поначалу он нес службу ревностно. Ожидая, был уверен: то, что должно
явиться, произведет громоподобный шум, нарушит вечное молчание его мыльного
пузыря. Он ждал кровавых отблесков, фантастических теней, пляшущих по
комнате и мебели. Он даже провел пять месяцев в размышлениях: какую форму
примут эти тени, когда час пробьет.
Затем Феррено вступил в период неврастении. Беспричинно вскакивал и
таращился на "глаз". Галлюцинации: звон в ушах, мерцание. Бессонница: может
свершиться, а он и не услышит.
С течением времени Феррено все больше отстранялся от "глаза", надолго
забывая о его существовании. Покуда окончательно не понял: она была
безотлучно с ним, эта муторная штука, о которой то и дело забываешь, такая
же его часть, как собственные уши, собственные глаза. Он выявил это в
глубинах памяти но это было там всегда.
Всегда там, всегда начеку, всегда готовое вырваться.
Феррено никогда не забывал, почему он здесь. Он никогда не забывал, по
какой причине его забрали.
И день, когда за ним пришли.
Вечер был бледен и полон звуков. Флаеры стрекотали в воздухе над
городом, на траве играли в крикет, шум годографа доносился из гостиной
дома.
Крепко обнимая свою девушку, он сидел на веранде, на скрипучей
качалке, которая чмокала стенку каждый раз, когда они чересчур откидывались
назад. Он как раз отхлебнул лимонада - запомнился его освежающе-кислый
вкус, - когда трое мужчин шагнули из сумерек на веранду.
- Вы Чарльз Джексон Феррено, девятнадцати лет, шатен, карие глаза,
рост - пять футов десять дюймов, вес - 158 фунтов, шрам на правом запястье?
- Д-да... а что? - пробормотал он.
Вторжение этих незнакомцев, да еще в самые интимные мгновения,
повергло Феррено в замешательство.
Затем они схватили его.
- Что вы делаете? Отпустите его! - вскричала Мари.
Перед ней мелькнуло светящееся удостоверение, и она испуганно умолкла,
подавленная их властью. Затем они поволокли его, воющего, во флаер, черный
и безмолвный, и вихрем понеслись в пустыню Невада, к пласталевому зданию,
где размещалась штаб-квартира Центральной Космической Службы.
Методом гипноза его обучили обслуживанию межпространетвенной связи.
Навыки, которые он сам не обрел бы и за двести лет - перебор миллиона
вариантов подключения, - внедрили в него механически.
Затем его подготовили к полету.
- Зачем вы так со мной поступаете? Зачем вы меня забрали? - кричал он,
в отчаянии пытаясь разодрать шнуровку герметического костюма.
Ему объяснили. Марк LXXXII. Сквозь платиновое нутро просеяли сорок
семь тысяч перфокарт, и лучшим среди всех был признан Феррено. Выбор пал на
него. Безукоризненно точная машина сообщила, что он наименее подвержен
сумасшествию, унынию, срывам. Он был лучшим, и служба нуждалась в нем.
Потом - корабль.
Hoc чудища был нацелен прямо в безоблачное небо, самое голубое и
ясное, какое Феррено когда-либо видел. Затем - грохот, рев и перегрузка,
когда корабль ринулся в космос. И почти неощутимая тряска, когда судно
заскользило через гиперпространство. Странствие сквозь млечную розоватость
не-пространства. Затем опять тряска и - там!
Направо-налево-не-доходя-упрешься - вот он, голый маленький астероид с
пупырышком квонсета.
Когда ему поведали о враге, он бросился на них, но его втолкнули
обратно в пузырь, заблокировали герметический шлюз и вернулись на корабль.
После этого они покинули Камень. Рванули вверх и, описав дугу, скрылись из
виду в космическом пространстве.
Руками, покрытыми кровоподтеками, он колотил по упругой пластали
гермошлюза и смотровым окошкам.
Он никогда не забывал, зачем он здесь.
Он пытался вообразить врагов. Были они отвратительными, похожими на
слизняков тварями с некой темной звезды, от которых кольцами
распространялись вязкие ядовитые флюиды, проникая в земную атмосферу; были
они паукообразными вампирами со щупальцами; возможно, были они тихими,
благовоспитанными существами, сводящими на нет все человеческие порывы и
амбиции; были они...
Феррено продолжал в том же духе, пока это совершенно не перестало
занимать его. Потом он забыл о времени. Но помнил, что он здесь для того,
чтобы наблюдать. Наблюдать и ждать. Часовой у врат Вечности, дожидающийся
неведомого врага, который может налететь ниоткуда, чтобы погубить Землю. А
может, этот враг бесследно исчез тысячелетия назад оставив его здесь в
бессмысленном дозоре, обреченного на пустую жизнь.
В нем проснулась ненависть. Ненависть к людям, похоронившим его
заживо. Ненависть к людям, доставившим его сюда на корабле. Он ненавидел
людей, которым пришла в голову идея о часовом. Он ненавидел компьютер по
имени Марк, который выдал:
- Возьмите Чарльза Джексона Феррено, и только его!
Он ненавидел их всех. Но больше всего он ненавидел враждебных чужаков.
Жестокого врага, вселившего страх в сердца людей.
Феррено ненавидел их всех жгучей ненавистью, доходившей до безумия.
Затем наваждение прошло. Даже это прошло.
И вот теперь он старик. Годы избороздили кожу рук, лица и шеи. Глаза
глубоко запали, окруженные складками плоти, брови стали белыми, как звезды.
Отросшие спутанные волосы были обкорнаны ультрабезопасным бритвенным
прибором, который невозможно было бы использовать для самоубийства. Борода
нечесана и коекак подровнена. Сутулая фигура, со временем идеально
приспособившаяся к пневмокреслу.
Мысли перескакивали с одного на другое. Феррено думал. Впервые за
последние восемь лет - с тех пор как прекратились галлюцинации -
действительно думал. Он сидел сгорбившись в пневмокресле, которое
давным-давно приняло форму, соответствующую его позе. Немые мотивы какой-то
хорошо знакомой записи музыкальной пьесы нестройно звучали над головой.
Было ли то кошмарное повторение Вивальди или кошмарное повторение
Монтеверди? Загнанный кошмарным повторением туда, где так долго жила эта
музыка, он пошарил в закоулках памяти.
Его мысли изменили направление прежде, чем он нашел ответ. Это не
имело значения. Ничего не имело значения, кроме дозора.
Капли пота выступили над верхней губой, жидкие волосы прилипли к
вискам, обозначив дуги залысин.
Что, если они никогда не придут?
Что, если они уже прошли и из-за какой-нибудь неполадки в приборах он
проморгал их? Даже необъяснимое упорство вращающихся работяг-сканеров не
внушало достаточной уверенности. Впервые за много лет Феррено вновь
прислушивался к сканерам - исправны ли они? Нет ли каких-нибудь...
неполадок?
Они звучали с перебоями! Боже мой, все эти годы и сейчас они не
работали! Феррено не мог починить их, не мог выбраться наружу, он был
обречен лежать здесь, пока не умрет - жизнь потеряла цель! О Боже! Все эти
годы прошли зря, и юность прошла, и прекратилось всякое движение, и
поломались эти проклятые штуковины, и враги проскользнули незамеченными, и
с Землей все кончено, и мне скверно здесь, и все было напрасно, и Мари, и
все...
Феррено! Боже милостивый, человече! Остановись!
Резким усилием воли он взял себя в руки. Машины были совершенны. Они
работали на основной субстанции гиперпространства. Они не могли выйти из
строя, однажды запущенные согласно программе.
Но ощущение бесполезности осталось.
Он уронил голову на трясущиеся руки. Почувствовал, как слезы брызнули
из глаз. Что способен сделать один тщедушный человек здесь, вдалеке ото
всех и всего? Ему открыли достаточно, чтобы один человек стал более чем
опасен. Да пусть они без устали убивают друг друга. Без разбора - мужчины и
женщины. Лишь один человек сумеет сохранить самообладание, забавляясь
путаницей предостережений по гиперпространственному коммуникатору.
Он вспомнил, что ему говорили о смене дозорного.
Ее не будет. Изолированный, человек начинал борьбу с самим собой. Если
они заберут его и заменят другим, возрастет вероятность просчета - и
провал. Избрав наилучшего кандидата при помощи непогрешимого компьютера,
они положили все яйца в одну корзину - но свели риск до нуля.
Он снова вспомнил, что ему говорили о замене его роботом.
Невозможно. Кибернетический мозг, оборудованный для выполнения столь
сложной задачи, как распознавание угрожающих факторов, а также передачи их
на гиперпространственные коммуникаторы - включая всевозможные разветвления,
которые могут возникнуть за пятьдесят лет, - был бы фантастически огромен.
В длину миль эдак пятисот, в ширину - трехсот. С лентами, дублирующими
системами, преобразователями и перфокартами, которые, если их выложить в
одну линию, покрыли бы половину расстояния от Камня до Земли.
Феррено знал, что он необходим, и это, наряду с другими соображениями,
двадцать четыре года удерживало его от того, чтобы, исхитрившись, не свести
с собой счеты.
Самоубийство все еще казалось ему слишком жалким, слишком никому не
нужным исходом. Наверняка пузырь-квонсет передаст информацию, если он умрет
или окажется в беспомощном состоянии. Тогда последует еще попытка.
Он был необходим, если...
Если враг приближался. Если враг уже не обошел его. Если враг не погиб
давным-давно. Если, если, если!
Феррено почувствовал, как вновь пробуждается безумие, подобно некоему
безобразному монстру рассудка.
Он оттеснил его беспристрастным доводом.
В глубине души Феррено знал, что он не что иное, как символ. Знак
отчаяния. Знак выживания для людей Земли. Они хотели жить. Но разве они не
принесли его в жертву ради своего выживания?
Он не мог ответить себе на этот вопрос.
Может, это было неизбежно. А может - нет. В любом случае так уж вышло,
он был человеком.
Здесь - в этом скрещении галактик, в этом пункте особой важности, на
этом рифе среди баталии, которая должна разыграться.
А что, если его бросили? Что, если сюда никогда не придут? Что, если
врага вообще не существует? Всего лишь предположение, принятое за истину.
Тайное давление на душу и жизнь человеческого существа!
Боже! Какая ужасная мысль! Что, если...
Тихий звонок и мощный красный свет из "глаза" в потолке включились
одновременно.
Раскрыв рот, Феррено оцепенел. Он не мог смотреть вверх, на сам
"глаз". Он уставился на кровавую дымку, застилавшую стены и пол квонсета.
Это была минута, которой он ждал двадцать четыре года!
Та самая минута? Никаких резких звуков, никаких красных сигнальных
мигалок. Только ровный сильный свет и тихий звонок.
И все же он знал, что так для него было гораздо лучше. Это
предотвратило смерть от сердечного приступа.
Затем он попытался пошевелиться. Попытался нащупать сорок три клавиши
гиперпространственного коммуникатора на подлокотниках пневмокресла.
Попытался передать сообщение тем способом, который запечатлелся в подкорке,
тем способом, который он никогда не смог бы воспроизвести сознательно.
Он словно примерз к сиденью.
Тело сковал паралич. Руки не слушались отчаянных приказов мозга.
Клавиши, лежавшие на подлокотниках кресла, хранили молчание, предупреждение
оставалось неотправленным. Он был абсолютно ни на что не способен. Что,
если это ложная тревога? Что, если машины вышли из строя после двадцати
четырех лет безостановочной работы? Двадцати четырех лет - а сколько людей
побывало здесь до него? Что, если это была просто еще одна галлюцинация?
Что, если он напоследок сошел с ума?
Он упускал момент. Парализованный страхом рассудок сковал движения. Он
не имел права сплоховать и наконец, завывая по-волчьи, послал сообщение.
Потом он увидел нечто и понял, что тревога была не ложная.
Вдали, в чернейшей черноте космического пространства над Камнем, он
различил расширяющуюся световую точку, пронзающую деготь пустоты. И понял.
Спокойствие наполнило его.
Теперь он знал: все было не напрасно. Наступила кульминация долгих лет
ожидания. Лишений, невыносимого одиночества, мучительной скуки. Стоило
вынести все это.
Он обмяк и закрыл глаза, предоставив свободу действий гипнотически
усвоенному навыку. Его пальцы запорхали над клавиатурой.
Дело сделано. Успокоившись, он позволил своим мыслям отдохнуть на
тихой ряби сознания. Через смотровое окошко он видел все больше и больше
световых точек - это была армада, безостановочно надвигавшаяся на Землю.
Он был удовлетворен. Пусть смерть близка, и его служба скоро
окончится. Все годы были искуплены. Искуплены, хотя ничего хорошего ему
пережить на Земле не пришлось. Однако искуплено было все. Битву за жизнь
поведут другие люди.
Его ночной дозор завершился.
Враг наконец пришел.
@темы: ХАРЛАН ЭЛЛИСОН, Литература